Гостьей нового выпуска подкаста «Креативные индустрии» на Первом канале стала заслуженная артистка России, ведущая актриса Малого драматического театра Елизавета Боярская. В откровенной беседе с генеральным директором Президентского фонда культурных инициатив Романом Кармановым и продюсером Еленой Кипер она рассказала, по какой причине принципиально живёт в Петербурге, как четыре года репетировала «Братьев Карамазовых» и почему не хочет, чтобы её дети смотрели фильмы с её участием. Отдельно актриса поделилась воспоминаниями о режиссере Льве Додине, раскрыла свои секреты баланса между театром, кино и семьёй, а также объяснила, почему современные молодые актёры кажутся ей смелее, чем она была в их возрасте.

Роман КАРМАНОВ: Сегодня у нас в гостях замечательная актриса театра и кино, заслуженная артистка России Елизавета Боярская.

Елена КИПЕР: Мы очень долго ждали этой встречи. Спасибо большое, что пришли, Лиза.

Елизавета БОЯРСКАЯ: Здравствуйте.

Роман КАРМАНОВ: Мы буквально «добывали» вас из Петербурга.

Елизавета БОЯРСКАЯ: Да, именно оттуда.

Роман КАРМАНОВ: Я обратил внимание, что великие актёры делятся на две категории. Одни принципиально живут в Москве, другие — принципиально в Петербурге.

Елизавета БОЯРСКАЯ: Я отношусь ко вторым. Я принципиально живу в Петербурге вместе с семьёй. Во-первых, я там родилась, ещё в Ленинграде. Я очень люблю этот город. С большим уважением и пиететом отношусь к Москве, но по энергетике, по темпу жизни, по тому, как добираться из одного места в другое — я не чувствую себя здесь дома. В Москве я чувствую себя на работе. Мне очень нравится сюда приезжать, работать и уезжать. Дома я себя ощущаю в Петербурге — в его неторопливости, даже в его дождливости и серости, но при этом — в невероятной красоте и уюте. Там, прогуливаясь по одной улице, можно встретить десяток знакомых — все через одно рукопожатие. В этом есть особое обаяние. Петербург — мой родной город, который я бы не смогла променять на другой.

Роман КАРМАНОВ: Но ведь была попытка пожить в Москве — это было осознанное решение?

Елизавета БОЯРСКАЯ: Да, мы прожили в Москве два года. Всё было хорошо. Нельзя сказать, что мы здесь мучились. Но, например, чтобы отвезти ребёнка в кружок, который находится далеко, нужно было посвятить этому весь день. Просто не успеваешь больше ничего. Пришлось искать кружки прямо в районе, но то одно не устраивало, то другое. В Петербурге всё проще: школа на Петроградке, ролики — на Васильевском острове, ещё что-то — в Новой Голландии. И везде можно успеть доехать, потому что город компактнее.

Роман КАРМАНОВ: И, конечно, нежно любимый МДТ.

Елена КИПЕР: А как много дней в году вы бываете дома?

Елизавета БОЯРСКАЯ: Сейчас почти всё время. Раньше, особенно когда съёмки были в Москве, я моталась туда-обратно 3-4 раза в неделю. Сейчас бываю в Москве 1-2 раза в месяц — и меня это полностью устраивает.

Роман КАРМАНОВ: Но всё равно получается жизнь на два города, ведь есть ещё супруг. Тоже известный актёр, который, наверное, живёт и в Петербурге, и в Сапсане.

Елизавета БОЯРСКАЯ: Конечно, супруг тоже живёт в Петербурге и в Сапсане, и в Красной Стреле, и в других замечательных поездах, которые мы уже знаем наизусть. Максим действительно ездит чаще и больше, потому что мы с ним поделили рабочее пространство: он в основном снимается в кино, я больше принадлежу театру — и сердцем, и душой, и физически. Поэтому Максим постоянно в разъездах. Я остаюсь в Петербурге с детьми, а он приезжает на все выходные.

Роман КАРМАНОВ: 80 лет исполнилось Льву Додину, который сыграл колоссальную роль в вашей жизни. Я читал ваш пост, посвящённый ему. Могли бы вы рассказать о нём и о наставниках, которые сильно повлияли на вас?

Елизавета БОЯРСКАЯ: Да, я писала, и это абсолютно искренне: поступление на курс Льва Абрамовича Додина сыграло, наверное, решающую роль в моей жизни — в выборе профессии, в определении её вектора и, в целом, в формировании моего человеческого «я». Это было внезапное, очень быстрое и, возможно, даже отчасти болезненное взросление. Я поступила в 16 лет, и мы сразу начали заниматься не лёгкими этюдами, не физическими действиями, а серьёзной, тяжёлой литературой. Наше студенчество не было беззаботным. Мы начали с романа Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» — это сложное произведение. Для моего 16-летнего сознания это было потрясением. Когда я прочитала книгу, начала в неё вникать, читать сопутствующую литературу — Шаламова, Солженицына, Гинзбурга — для меня словно открылись новые границы. Это был жёсткий, страшный, продолжительный урок. Мы глубоко погружались в материал, и это очень быстро помогло мне повзрослеть, сформировать определённый взгляд на жизнь и на профессию. Лев Абрамович, за что я ему безмерно благодарна — и думаю, каждый его ученик может это сказать — приучил нас к дисциплине. То, кем я являюсь сегодня, получилось во многом благодаря ему. То, какие я выбираю сценарии, в каком театре работаю — ведь я сразу после учёбы органично перешла в МДТ. Он сыграл огромную роль в моей судьбе. Дай Бог ему здоровья, сил и творческой энергии, чтобы ещё долго создавать прекрасные спектакли для нас и для зрителей.

Роман КАРМАНОВ: А отца можно считать вашим наставником? Или это совершенно отдельные роли — отец и наставник?

Елизавета БОЯРСКАЯ: Я много раз говорила, что в детстве папина известность была для меня камнем преткновения. Меня это очень огорчало. Я чувствовала, что нас это разделяет. Мне ужасно не нравилось повышенное внимание к нему. Хотелось просто спокойствия, чтобы мы могли быть наедине. С ним было невозможно спокойно пройти по улице — от подъезда до машины. И сейчас, кстати, то же самое. Для меня это всегда было болезненно, неприятно, я сильно переживала. Поэтому для меня папа-артист и папа-папа — это всегда две разные ипостаси. Папа-папа для меня гораздо важнее, ближе, и эту его сторону мне не хотелось бы ни с кем делить.

Елена КИПЕР: А ваши дети, Лиза, чувствуют ли они вашу известность? Понимают ли они, чем вы занимаетесь? Как они это воспринимают?

Елизавета БОЯРСКАЯ: Мы стараемся их от этого оберегать. Они знают, что мы артисты, понимают, что мама уходит вечером играть спектакль. Иногда бывает, что и я, и муж, и бабушка с дедушкой — все заняты, а у няни выходной, тогда приходится брать их с собой в театр. Они понимают, что я выхожу на сцену, но особого пиетета или стыда не испытывают. Они к этому относятся спокойно, для них это просто моя работа. Фильмов с нашим участием они не видели. Я, например, в детстве очень неловко себя чувствовала, когда смотрела фильмы с участием родителей. Мне не хотелось, чтобы они были артистами. Я хотела, чтобы они просто были мама и папа дома. Поэтому я смотрела, но никогда не «залипала» в телевизор, чтобы досмотреть до конца. Видела — отходила. Показывают — показывают. Потом, когда я уже повзрослела, когда стала иметь отношение к профессии, я начала смотреть на них как на артистов: как человек, занимающийся тем же, я обращала внимание на то, как они работают, как режиссёр с ними работает, как выстроен кадр, как разобрана сцена. Мне стало интересно наблюдать за ними именно как за артистами. А раньше, возможно, была даже некоторая ревность, что родители не со мной дома, а заняты какой-то непонятной для меня историей.

Елена КИПЕР: То есть вы сознательно соблюдаете эту «экологию» для детей?

Елизавета БОЯРСКАЯ: Конечно. Им это тоже не особенно нравится. Довольно часто я слышу: «Я пошла, у меня спектакль». — «Опять?». Я понимаю, что это действительно то, что отвлекает меня от них. Но если говорить о родительской ревности, когда кажется, что ты уделяешь детям недостаточно времени — у меня такого, к счастью, нет. Во-первых, потому что я действительно провожу с ними много времени. Во-вторых, я стараюсь донести до них: «ребята, я очень люблю свою профессию, мне нравится то, чем я занимаюсь, и у меня это получается. Я желаю вам, чтобы вы тоже когда-нибудь нашли дело, которое будете любить и которому сможете отдаваться полностью. Поэтому да, я иду на спектакль, потому что я люблю свой театр, люблю то, что делаю. Мне нравится выходить на сцену. Думаю, вы это со временем поймёте».

Они всё прекрасно понимают. Но чтобы я специально говорила: «Посмотрите вот этот фильм, здесь папа снимался, здесь мама снималась» — такого нет. Они смотрели, и, мне кажется, им это неинтересно. Сейчас для них это не выглядит как: «Боже, моя мама — артистка! Как это здорово!». Так не бывает, когда ты внутри семьи. Внутри семьи ты просто уходишь на работу. Может быть, когда-нибудь настанет момент, когда они сами скажут: «Слушайте, а можно посмотреть что-то с вами? Вот вы снимались вместе в таком-то фильме, покажите нам». Я думаю, этого момента нужно дождаться. А навязывать — мол, посмотрите, какие у вас родители — мне кажется, это неправильно.

Роман КАРМАНОВ: Как так получилось, что Сергей Боярский, который в юности пел и выходил на сцену, в итоге ушёл из творческой профессии, а вы, Елизавета, вроде бы не собирались на сцену, но в итоге туда пришли?

Елизавета БОЯРСКАЯ: Честно говоря, думаю, это всегда где-то внутри сидело, просто никогда не проявлялось. Я была очень стеснительной. Родители всегда были на виду — домой приходили с камерами, съёмки длились по полдня, папа давал интервью. «Нельзя выходить, сиди, улыбайся и молчи». Это было бесконечно скучно и долго. Говорили о вещах, которые мне были совершенно неинтересны. Это меня, наоборот, от профессии отталкивало. Но когда я видела что-то, что меня действительно трогало — фильм или хороший спектакль — во мне начинали шевелиться те самые зёрнышки, которые потом проросли. Всё, что сопровождало профессию — гастроли, отсутствие родителей дома — я всерьёз не воспринимала. Но вот это чудо, которое происходит, когда смотришь хорошее кино или спектакль — оно меня завораживало. Всё внутри потихоньку формировалось. А когда пришёл момент выбирать профессию, оно уже созрело.

Елена КИПЕР: А когда этот момент наступил?

Елизавета БОЯРСКАЯ: Прямо в 11 классе, мне было 16. Я собиралась поступать на PR, потому что особо не знала, куда ещё. И, слава богу, случилось так, что я попала на открытие учебного театра на Маховой. Там я увидела не артистов, которых и так в жизни было много, а студентов — с горящими глазами, уверенных, что они могут перевернуть мир и сделать его лучше. Они уже тогда отдавали себя профессии целиком. Я увидела этих ребят — в чёрных трико, бледных, но с горящими глазами — и поняла: мне туда, я тоже этого хочу. Тогда и было принято решение. Родители, конечно, были удивлены — я действительно никогда не подавала вида, никогда не выступала. Я занималась танцами, выступала с коллективом — наверное, это было единственное творческое проявление.

Роман КАРМАНОВ: Они отговаривали нас?

Елизавета БОЯРСКАЯ: Нет, они сказали: «Ну попробуй», — с таким лёгким снисхождением. Ведь много артистов — даже тех, кого мы сегодня считаем великими — поступали не с первого раза. Некоторым говорили: «Вы бездарны, больше не приходите», а потом они становились выдающимися. Таких историй много. Поэтому родители сказали: «Попробуй. Не возьмут — поступишь в следующем году, или поймёшь, что это не твоё, и пойдёшь на PR».

Елена КИПЕР: Просто PR — это то, что за пределами сцены. То есть это было бессознательно?

Елизавета БОЯРСКАЯ: Это было безысходно. Потому что два языка — свободно: немецкий, английский, плюс литература, история — вот и весь мой набор.

Роман КАРМАНОВ: Ну, какой ещё путь? Тупик. Я вас прекрасно понимаю, потому что в такой же ситуации поступил на философский факультет.

Елизавета БОЯРСКАЯ: Просто, мне кажется, не каждый в 16 лет понимает, чего он хочет. Это сложно. Бывает, что люди отучиваются, например, на юриста, а потом становятся флористами и вдруг становятся абсолютно счастливы. И ты понимаешь: зачем было 5 лет, если вот оно — твоё. Счастливцы те, кто в 16-17 лет уже точно знают, чем хотят заниматься. Я металась, но, слава богу, это событие — открытие учебного театра и моё соприкосновение с этой студенческой средой — убедили меня, что мне нужно поступать в театральный. И всё сложилось. То, что в тот год набирал Лев Абрамович Додин, — это было вообще чудо. Он набирает курс примерно раз в 10 лет. После нашего выпуска ребята сейчас доучиваются — прошло уже около 14 лет. Гигантские паузы между наборами. Это было какое-то фатальное предопределение. Я просто закончила школу и в тот год поступила к Льву Додину. Всё сложилось идеально.

Роман КАРМАНОВ: В одном из интервью вы говорили, что сыграли все желанные роли. Но, наверное, среди них были самые сложные — и в кино, и в театре. Какие были самыми трудными?

Елизавета БОЯРСКАЯ: Сказать, что какая-то роль была лёгкой — это несерьёзно. Все роли сложные, если относиться к ним серьёзно. Было много сложных. Анна Каренина была очень сложной и очень длительной работой. Там, к счастью, была возможность длительной подготовки. «Великая» — тоже крайне сложная работа. Это масштабный персонаж, и подготовка требовала много времени. Что касается театра, наверное, на сегодняшний день для меня самая сложная работа — это «Братья Карамазовы», потому что репетиции шли очень долго. Мы репетировали четыре года. Для театральной жизни — это действительно много.

Роман КАРМАНОВ: Это без перерывов? Четыре года подряд?

Елизавета БОЯРСКАЯ: Не каждый день, конечно. Я имею в виду обычный репетиционный процесс, но именно четыре года. Это было очень сложно. Мы прошли через самые разные этапы — от эйфории до полного отчаяния. Казалось, что ничего не получится. В романе огромное количество сюжетных линий, и мы действительно попробовали всё. Постепенно убирались лишние сцены, и в итоге осталась только самая главная суть, ядро, которое мы играем сейчас. Наверное, это были самые трудные репетиции, потому что сложнее всего было уловить и понять эту суть, присвоить её себе, соединиться с ней, осознать своего персонажа. Я играю Катерину Ивановну, и там всё настолько сложно, многослойно и неоднозначно, что всё время хотелось дойти до какой-то простоты, до ясного понимания, что и как тебе нужно делать. А этой простоты там нет. Пройдя через все эти четыре года репетиций, наши герои стали объёмными, но при этом появилась простота, которая всегда необходима. Очень сложно было дойти до этой простоты, пробираясь через глубину. Это долгий, серьёзный процесс. Такого невозможно достичь за 2-3 месяца.

Елена КИПЕР: А когда вы работаете над классической ролью, которую до вас уже играли, вы смотрите, как её играли другие? Как вы ищете своего персонажа?

Елизавета БОЯРСКАЯ: Честно говоря, это не так важно. Можно смотреть, можно не смотреть. Здесь не только работа артиста — в первую очередь это высказывание режиссёра. Потому что именно режиссёр находит тему, которая его волнует, задаёт интонацию. Например, «Чайка», которую мы сейчас играем, — это сочинение Льва Додина по пьесе Антона Павловича Чехова. Он взял именно ту мысль, которая ему сейчас важна. Какие-то линии убраны. Мысль, которая была для него дорогой именно в этот момент. При том, что «Чайка» уже шла в нашем театре, сейчас она другая. Мы рассказываем историю про художников. Вот этим мы сейчас и занимаемся.

Елена КИПЕР: А вы предлагаете режиссёру свои идеи, своё видение?

Елизавета БОЯРСКАЯ: Это всегда соавторство. Во время репетиций мы постоянно что-то предлагаем, находимся в поиске. У нас в театре не так, что режиссёр приходит с готовой партитурой и говорит: вы будете здесь, вы — здесь, здесь играйте так, а здесь скажите так. Нет. Мы вместе сочиняем спектакль. Конечно, вначале есть задумка, есть тема, с которой режиссёр приходит и говорит: мы будем делать такую-то пьесу. Лев Абрамович очень сильно отталкивается от нас. У нас слаженный коллектив в Малом драматическом театре, мы много лет работаем вместе, мы уже единый организм. Мы чувствуем его, он чувствует нас, и мы помогаем друг другу доработать историю. Смотря на нас, на наши пробы, он что-то меняет. У него меняется понимание, приходят новые идеи. Это настолько тонкий, неосязаемый процесс, его очень сложно описать словами. Но именно в этом и заключается чудо репетиций, из которых потом рождаются большие спектакли. Конечно, такое возможно чаще всего в репертуарном театре, когда коллектив стабилен, когда мы знаем друг друга досконально, когда мы очень хорошо слышим и понимаем режиссёра. Тогда нам не нужно тратить время на то, чтобы притереться, узнать друг друга, понять, чего от нас хочет режиссёр. Нет, мы уже сразу работаем в более тесной сцепке. Но даже нам иногда нужно четыре года, чтобы выносить спектакль.

Роман КАРМАНОВ: Раз уж мы заговорили о «Великой», давайте о ней и поговорим. До эфира у нас было короткое обсуждение — я так понял, что мнения разделились: как должна выглядеть императрица в кадре? Мне кажется, это очень органично. Именно так.

Елена КИПЕР: Мне тоже нравится такое прочтение, я понимаю. Но мы как раз обсуждали, что, кажется, Елизавета предлагала пластический грим? Вы хотели, чтобы был пластический грим, или я неправильно поняла?

Елизавета БОЯРСКАЯ: Нет, у меня была такая мысль, я предлагала это режиссёру. Но, когда разговаривала с продюсерами Леной Денисевич и Серёжей Гинзбургом и с режиссёром, они сказали, что это не нужно. Мы не собираемся создавать портретное сходство, чтобы я была Екатерина Алексеевна. Нет, мы рассказываем просто историю женщины, которая была императрицей. Про то, что значит попытаться быть и матерью, и возлюбленной, и в то же время взять на себя такую сложную ответственность — быть матушкой всей Руси. Речь идёт о внутреннем стержне, о человеческой сути. Важно не то, какой она была внешне, а то, какой мы её видим. Как молодая девочка, приехавшая из Германии, которую представили просто как удобную и покорную жену, вдруг берёт на себя такую ответственность. Как нести это всё на своих хрупких плечах и оставаться женщиной и матерью. Вот об этом история. Когда мы это обсудили, я поняла, что в этом контексте пластический грим действительно не нужен. К такому решению мы и пришли.

Роман КАРМАНОВ: Сейчас, с кем ни поговори, все говорят, что снимается огромное количество фильмов и сериалов, все заняты, сценаристов не хватает, актёров — днём с огнём. Мы видим, что проектов выходит очень много. У вас, наверняка, тоже много предложений, сценариев. Есть ли среди них что-то интересное? И вообще, это правда, что такой объём работы сейчас?

Елизавета БОЯРСКАЯ: Я не успеваю всё смотреть — если честно, смотрю совсем мало. Мне больше подходит полный метр — это более короткий формат, на который хватает времени. Я понимаю, что снимается много, артисты заняты — и это замечательно. Мне тоже приходят сценарии, но я быстро пролистываю первую серию и сразу понимаю — моё или нет. Сказать, что часто попадаются по-настоящему интересные проекты, не могу. Хочется чего-то нового, чего-то, чего ещё не было — именно для меня. Хочется каких-то других актёрских проявлений.

Елена КИПЕР: А часто отказываетесь?

Елизавета БОЯРСКАЯ: Да. И не потому, что я не хочу сниматься. Наоборот, мне интересно. Если предложение действительно захватывает, я с радостью соглашаюсь. У меня сейчас горизонт планирования — один день, поэтому, если всё сложится, осенью у меня будут съёмки в современном сериале с оригинальным сценарием. Ещё одни съёмки запланированы на февраль.

Елена КИПЕР: Это полнометражные проекты?

Елизавета БОЯРСКАЯ: Нет, это сериалы. Если роль хорошая, интересная, и есть контакт с режиссёром — это самые главные условия, чтобы я согласилась. И, конечно, желательно, чтобы сценарий был готов и не переписывался десятки раз. Когда ты читаешь сценарий и понимаешь: вот это я буду играть. А не так, что за две недели до съёмок присылают новую версию, где всё уже изменилось, и это совсем не то, что хотелось.

Роман КАРМАНОВ: Сейчас много говорят о том, что люди стали чаще ходить в театры за последние несколько лет. Аншлаги, билеты сложно купить, цены растут, но всё равно залы полные. Вы чувствуете, что публика изменилась за последние 5-7 лет?

Елизавета БОЯРСКАЯ: У нас Малый драматический театр на улице Рубинштейна, он очень небольшой. У нас всегда были аншлаги — билеты раскупаются быстро на все спектакли. Поэтому мне сложно сказать, что раньше было меньше зрителей, а сейчас вдруг интерес вырос. Потребность в театре всегда была, и это очень радует. Мне кажется, это связано с тягой к настоящему. Сейчас вокруг очень много суррогата, в том числе в кино. А в театр приходят за подлинными чувствами, за реальными переживаниями, чтобы темы, поднимаемые в спектакле, всколыхнули, заставили задуматься. В театре это возможно. Наверное, не в любом, но в нашем — точно. Поэтому и семь лет назад, и двадцать, и тридцать — люди приходили за этим. В Малый драматический театр зрители идут именно за этим. Причём много совсем юных зрителей — школьников, ребят 16–18 лет, которые действительно интересуются театром, любят его. Сейчас, если ты ходишь в театр — это круто.

Елена КИПЕР: Никогда не хотелось самой что-то поставить?

Елизавета БОЯРСКАЯ: Такие мысли были, но, думаю, не стоит.

Елена КИПЕР: Почему?

Елизавета БОЯРСКАЯ: Мне кажется, у меня не хватает качеств, чтобы быть режиссёром. Это большая ответственность. Я слишком требовательна к себе. Я понимаю, что можно ошибаться, и что не стоит бояться этих ошибок — я это осознаю головой. Но в душе — совсем другое. Я считаю, что нельзя делать что-то просто так, не задумываясь. Не нужно создавать бессмысленные высказывания. Да, с одной стороны, они могут пройти незамеченными и быстро забудутся, но это не оправдание. Любая работа должна иметь цель, мысль, намерение. Нужно понимать, что ты хочешь сказать, как именно хочешь сказать, каких артистов ты видишь, что для тебя важно донести до зрителей. Это всё необходимо продумывать. Это серьёзный шаг. Я боюсь сделать что-то пустое и бессмысленное.

Роман КАРМАНОВ: Как говорится, поговорим об этом лет через пять. Видно, что идёт осмысление. У нас в гостях был довольно известный режиссёр, человек авторитарного склада, в отличие от Додина. Он говорил, что сегодня есть проблема с молодыми актёрами — именно с актёрами, не с актрисами. По его словам, актрисы сейчас — боевые, а вот актёры стали какими-то мягкими. Нет в них той задорной дерзости, что была у некоторых актёров нашего детства. Это действительно так? Вы же видите, кто приходит — молодые актёры, актрисы. Это другое поколение? Как вы их воспринимаете?

Елизавета БОЯРСКАЯ: Хороший вопрос. Честно говоря, у меня двойственное ощущение. Мне кажется, что молодые ребята, с которыми я пересекалась на площадке, гораздо более свободные, менее зажатые, смелые. В хорошем смысле — творчески наглые. У них меньше комплексов и предрассудков. Встречаясь со мной, хотя я для них, конечно, уже взрослый человек — если им 18-19 лет, — они, тем не менее, не испытывают чрезмерного пиетета. Он есть, но не мешает им свободно общаться, задавать вопросы, участвовать в обсуждении сцены на равных. Они включаются в процесс как полноценные партнёры. У них нет ощущения, что они ещё слишком зелёные и должны просто молча выполнять указания. Они всё прекрасно понимают, очень умные, читают, смотрят, взрослеют быстро. В своей юности они уже взрослые и смелые. Я такой не была. В 18-19 лет, когда начинала сниматься, я была оленёнком — боялась лишний раз вздохнуть, чтобы никого не потревожить. Это мешало полноценно работать, и мне понадобилось несколько лет, чтобы почувствовать себя равной участницей процесса. А они уже это чувствуют. Это, наверное, характеристика целого поколения, и это очень здорово. В них есть свобода, здоровая наглость, уверенность в себе и знание. Те, кто приходит в актёрскую профессию после театральных академий и институтов, — это начитанные, насмотренные люди.

Другая проблема, с которой, к счастью, я почти не сталкивалась, — это внутренняя дисциплина. В актёрской профессии она очень важна. Это внутренняя гигиена, требовательность к себе, готовность быть в форме всегда. Нельзя, чтобы из-за тебя на площадке что-то провисло — ты обязан быть готовым, знать текст, уметь всё, что требуется. Мне кажется, иногда здесь бывают слабые места, хотя, возможно, я ошибаюсь. Я недавно смотрела работы студентов Льва Абрамовича, которые сейчас заканчивают третий курс: вечер Тургенева, ещё несколько экзаменов. Увидев в них нашу школу, я почувствовала: вот где концентрация дисциплины, знаний, старания, полного погружения. Я смотрела на них и думала: какие же они прекрасные! Если бы я была режиссёром или кастинг-директором, я бы от всех требовала такого уровня включённости. В идеале в молодом актёре должно сочетаться и дисциплина, и ответственность, и одновременно — свобода, уверенность, лёгкость. Если всё это соединяется в одном человеке, это идеальный вариант. Суперталантливый и работоспособный — это редкость, но это то, к чему стоит стремиться. Мне кажется, в молодом поколении идеальным вариантом является сочетание штучности, дисциплины и ответственности с расслабленностью и уверенностью. Если все это гармонично присутствует в человеке, это очень ценно — суперталантливый и работоспособный артист в 18-19 лет. Обычно мешает либо неуверенность в себе, ощущение, что ты никто и нигде, а вокруг только профессионалы, либо наоборот — позиция: «Я уже закончил театральную академию, у меня есть диплом, я готовый артист, снимайте меня». Но и это не работает, потому что в нашей профессии саморазвитие продолжается всю жизнь. Мне кажется, что ребята, которые сейчас покоряют кино, как раз обладают этим сочетанием. Когда смотришь на них, невольно думаешь: «Почему я не была такой в свои 18 лет?»

Роман КАРМАНОВ: Я заметил, что в ваших интервью одно из главных слов — любовь. Это, наверное, то, что движет вами, ведь вы действительно излучаете любовь. Это то, что наполняет вашу жизнь и чему вы следуете?

Елизавета БОЯРСКАЯ: Да, я думаю, что любовь — главный двигатель всего. Нужно делать всё из точки любви, потому что вокруг много горя, сложностей и трудностей, и очень сложно сохранить в себе ощущение добра и любви. Но сохранить его необходимо. Только из доброго и уважительного отношения к другому человеку, даже если он не всегда хороший, мы не будем желать зла. Тогда зло не будет размножаться и распространяться.

Роман КАРМАНОВ: Дорогие друзья, мы не можем исправить весь мир, но, как говорил один очень известный человек, в радиусе трёх метров вокруг себя сделать мир лучше мы вполне можем. Сегодня у нас в этом радиусе было тепло, хорошо и много доброты. С нами была Елизавета Боярская. Спасибо вам большое!

Елизавета БОЯРСКАЯ: Спасибо и до свидания!